«РУССКИЙ КАПРИ»:
М. ГОРЬКИЙ, ИВ. БУНИН, Ф. ШАЛЯПИН И ДРУГИЕ
«…Ф. И. Шаляпин – величайший русский артист… провел свою юность в Казани, в суконной слободе, и сохранил в себе сердце с великой любовью к искусству. Не потому ли, что у нас в каждом городе был театр. Не будь его – не было бы Шаляпина… Театр воспитывал и возвышал душу».
К. Коровин. Шаляпин. Встречи и совместная жизнь.
В эмиграции, через многие годы, Ф.И.Шаляпин так вспоминал о своих каприйских встречах с Горьким и окружавшими его русскими людьми: «Я довольно часто приезжал <...> в весенние и летние месяцы на Капри, где (кстати сказать, в наемном, а не в собственном доме) живал Горький. В этом доме атмосфера была революционная. Но должен признаться в том, что меня интересовали и увлекали только гуманитарные порывы всех этих взволнованных людей» (1). Эти краткие воспоминания тем не менее были о многом и важном. Ведь сказано, прежде всего, о длительности каприйского изгнания Горького, который пробыл на острове с 1906 по 1913 г., а также о желании самого Шаляпина видеть друга, к которому тянуло («часто приезжал»). И далее — о том главном, что сближало артиста с писателем — «гуманитарных порывах» в тесном общении людей, причастных к искусству в разных его ипостасях: художественного слова, живописи, пения и т.д. Не случайна оговорка и о том, что не только связывало, но и разделяло («атмосфера была революционная»), ибо в этом артист и певец был скорее сочувствующим свидетелем, даже помощником (щедро давая деньги, например, на каприйскую революционную школу), но не непосредственным участником. Наконец, память певца сохранила впечатления от «многих», а не от одного Горького: он видел и запомнил «взволнованных людей», т.e. тех, кто был, как говорится, «с лица необщим выраженьем» — людей интересных, увлеченных и способных увлекать других.
Небольшая реплика Шаляпина, по сути, представляет завязку разветвленного сюжета о каприйских встречах с 1907 г. по 1913 г., когда он бывал то неделю, то две, а то и всего несколько дней на южном острове — далеком от родины, где русские однако жили ее интересами, болями и радостями. Особенным «фоном» тех встреч — светоносным в прямом и переносном смысле — была чарующая крacoтa этого средиземноморского уголка Италии, добрый гений места.
«Нежная» красота Капри и через десятилетия — в эмиграции — не забывалась, продолжала «мучить» «своей прелестью», как говорил И.А.Бунин (2). А К.П. Пятницкий ( редактор и совладелец — вместе с Горьким — издательства «Знание») также подолгу жил на острове и в дневнике почти ежедневно делал записи, посвященные завораживающим каприйским пейзажам. Одна из них, несмотря на лаконизм, может быть, особенно красноречивая: «Хочется любоваться закатом» (3).
С набережных Неаполя Капри представляется призрачным облачком в сиреневой дали залива. Им восхищался, как и другими местами Неаполитанского средиземноморья (Сорренто, островом Иския), ещё Сильвестр Щедрин в своих струящих свет пейзажах. Русский художник первой трети ХIХ века, он обрел в Италии вторую родину. Маршруты русских в Италии с давних времен пролегали прежде всего через самые знаменитые места. Перефразируя известную пословицу, можно сказать, что «все пути вели в Рим, Флоренцию, Венецию…», где «вечная Италия» — античности, эпохи Возрождения, а Капри до поры до времени оставался в стороне. Но вот в конце XIX в. он буквально врывается в поле притяжения общеевропейских культурных интересов. Тогда начинаются на острове раскопки Императорского Рима из времен Тиберия, преемника Августа: для этого властителя давней эпохи он стал местом «золотого изгнания» (4).
Русский писатель и философ В.В.Розанов в путевых очерках «Итальянские впечатления» (печатались в 1901 г.) посвятил Капри уже специальную главку. Не скрывая своего восторга и даже потрясения, он описывал природную притягательность острова — красоты его гротов с непередаваемой игрой света, суровый облик скал, необычный, нигде больше не встречающийся цвет морской воды — слепящую голубизну (что связано с ее чистотой и огромными глубинами), а также неразгаданные следы древних культур. Интересно одно попутное замечание Розанова, которое современники, возможно, воспринимали и вполне прагматично. Писатель упоминал, что петербуржцы «знали» Капри как место хорошего отдыха: проезд туда дорог, но жизнь там дешевле, в итоге обходится не дороже близких столице - Павловска или Териок. «Так поступит художник и экономный человек», — заключал Розанов (5).
На Капри с начала ХХ в. можно было встретить семьи именитых русских, а также художников. После 1905 г. здесь оказались многие русские политические эмигранты и полуэмигранты, а появление на острове Горького в конце 1906 г. стало рубежом в русском паломничестве. Теперь сюда стали ездить не «от парохода до парохода», который курсировал между Капри и Неаполем ( т.е. на самый малый срок ради экскурсий и развлечений), а на более длительное время с определенными жизненными целями. На Капри возникла целая русская колония. До начала Первой мировой войны она считалась самой многочисленной в Италии. Русские центры были, конечно, и в других местах Италии. В Риме группировались – главным образом – журналисты вокруг Русской библиотеки им. Л.Толстого (другая была при посольстве), а художников здесь объединяло и поощряло «Русское общество в Риме». Милану отдавали предпочтение певцы и музыканты. Нерви привлекало тех, кому надо было лечиться (6). Что касается Капри, то здесь преобладали литераторы, в летние месяцы бывало немало студентов – будущих художников и музыкантов, которые учились в Неаполе и Риме.
За Горьким на остров потянулись его многочисленные друзья и просто собратья по перу. Здесь побывали Л.Н.Андреев и И.А.Бунин, особенно близкие писателю. С ними Горький был связан еще в России, их причастность к «Знанию», ставшему в канун событий 1905 г. одним из самых известных издательств, определяла во многом высокий эстетический уровень «знаниевского» — демократического и оппозиционного, реалистического — направления в литературе. Не однажды приезжали С.И.Гусев-Оренбургский и С.Я.Елпатьевский. На Капри приходится последний всплеск активности «Знания», а потом и его угасание. Но так или иначе издательская деятельность Горького продолжает интересовать литераторов, к нему едут, ему пишут. В постоянных связях с Горьким находился А.В.Амфитеатров, известный журналист и писатель. Он жил за границей (в Италии, на Лигурийском побережье) после своего нашумевшего антиправительственного памфлета «Господа Обмановы» (что недвусмысленно значило — Романовы). К сожалению, именно Амфитеатров сыграл весьма неблаговидную роль в освещении инцидента с так называемым «коленопреклонением» Шаляпина. Опираясь на творческий авторитет Горького, его писательские связи, Амфитеатров принимал участие в ряде важных для той поры журнальных проектах: например «Современника» с его идеей «блока левых сил в литературе» (7). На Капри оказалось немало молодых литераторов: А.А.Золотарев, И.Вольнов, Б.Тимофеев, А.С.Новиков-Прибой, И.Д.Сургучёв, С.Астров. По большей части они начинали печататься благодаря поддержке Горького.
На Капри в начале 1910-х гг. появляются молодые художники. Благодаря возобновленным академическим стипендиям для многих из них стало возможным длительное пребывание в Италии, чтобы совершенствовать свой профессионализм: и они подолгу работают, в частности, на Капри. Ведь здесь прекрасная «натура» — и пейзажная, и портретная, а среди портретируемых оказываются и Горький, и Шаляпин. Именно это счастливое стечение обстоятельств привело на остров среди других — молодого гравера и офортиста В.Д.Фалилеева, живописца И.И.Бродского, в будущем известного портретиста и художника монументальных росписей В.И.Шухаева. Фалилееву довелось на Капри рисовать Горького, а Бродскому — и Горького, и Шаляпина. На долю Шухаева выпало иное: Горького он будет рисовать в первые послереволюционные годы, а Шаляпина — в их общем парижском бытии, но уже в эмиграции. Критик и художник Н.А.Бенуа отметит в одной из своих статей из большой серии «Художественные письма» успех этой работы Шухаева. Вместе с другими его портретами она была показана в 1935 г. в Праге на выставке русского искусства. Бенуа считал, что новые портреты Шухаева делают «честь славянству в самом широком смысле», и писал в газете «Последние новости» (18 мая): «Неужели же чудесные, монументальные не только по формату, но и по характеру портреты, в которых Шухаев увековечил черты наших трех больших музыкантов — Стравинского, Прокофьева и Шаляпина, — не останутся в городе, славящемся как один из первых центров музыкального мира, как город премьеры моцартовского Дон-Жуана».
Очень разных русских людей на далеком от родины итальянском острове объединял дух вдохновения и творчества. Молодые художники и литераторы были тогда у истоков восхождения к успеху. Они жили «страстями по искусству». Это и притягивало Шаляпина к Горькому и его окружению; почти фантастическая талантливость певца и артиста, конечно же, подразумевала органичность ощущения им творчества «других». И в 1910-е годы, обласканный славой, артист не терял этой почвы искусства. Нельзя не привести одно его «высказывание» на этот счет, только недавно обнаруженное. Казанские краеведы нашли фотографию Шаляпина, подаренную им в 1912 г., когда он был в родном городе и встречался со своими бывшими учителями, инспектору народных училищ А.С.Рождествину, которую многие годы бережно сохраняли его потомки. На фотографии — дарственная надпись певца с чуть измененной пушкинской строкой из «Моцарта и Сальери»: «...Когда бы все могли так чувствовать гармонию!» (8).
Среди каприйских вдохновений нельзя не выделить альбом В.Д.Фалилеева «Италия. Гравюры на линолеуме» (М.; Пг., 1923), а также его серию гравюр, посвященных острову: старинным тесным улочкам городка Капри, прихотливым заливам и скалам, солнечному буйству рассветов, контрастам огня и темноты во время праздничных фейерверков, сочной зрелости южных плодов и многому другому. Но одна гравюра под названием «Волна Капри. 1911.» кажется почти символом, живым олицетворением острова. На рубеже эпох образы морского прибоя входят в иконографию модернизма, становятся одним из излюбленных сюжетов «философии жизни» (9). Опыт молодого Фалилеева, при всей своей яркой иллюзорности, представляется интересным и как пример иносказания: он запечатлел не только красоту мгновения (волну, разбитую в кружево брызг), но и как бы изменчивую вечность времени.
Каприйские знакомства и общение писателей, художников, журналистов, актеров, литераторов-критиков — самых разных представителей пестрой творческой среды из России — вызывали человеческие симпатии, дружеские связи, планы творческой работы на будущее, реальные замыслы, которые тут же и осуществлялись. Саша Черный, очень популярный в те годы юморист и сатирик, побывав на Капри с другими «сатириконцами» — авторами известного журнала «Сатирикон», писал вскоре Горькому: «Я так часто вспоминаю о Вас и потом о Капри как о большом Вашем имении с маленькой мариной < маринами, по-итальянски, русские каприйцы именовали побережье или залив; гавань «Большая Марина» находилась в северной части острова, а «Малая» – на южном берегу. — И.Р.>, скалами, рыбной ловлей, Морганами <владельцы ресторана, который предпочитали многие из русских — И.Р.>, художниками и пр.
Вспоминаю, как и что Вы рассказывали, как улыбались, как беспомощно рассматривали картину Вещилова и как горячо благодарили его за обещанный Вам этюд...» (10).
Почти десятилетие Капри был для многих настоящей творческой школой: здесь хорошо работалось — в обстановке литературных чтений, т.е. знакомства с новыми, только что вышедшими из-под пера произведениями, в атмосфере бесед, споров, диалогов, обсуждений, задушевных откровений среди интересных людей. Случались здесь и полемические противостояния мнений, оценок, складывающихся приоритетов. На Капри были написаны яркие, примечательные произведения — и не только уже известными, как Горький, Бунин, Андреев, но и входящими в литературу писателями. Здесь происходил «диалог» сложившихся художников слова с начинающими. Особая обстановка «писательского гнезда» и «студии художников», конечно же, была очень привлекательной для Шаляпина. «Очень жалко мне, — писал Шаляпин Горькому в феврале 1913 г. после нескольких дней, проведенных на Капри, — что <…> пришлось побыть мало. Так хорошо я себя всегда чувствую, побыв с тобой, как будто выпил живой воды. Эх ты, мой милый Алексей, люблю я тебя крепко; ты как огромный костер — и светишь ярко, и греешь тепло. Дай Бог тебе здоровья!..» (11).
***
Разнообразие творческих интересов Шаляпина всегда было связано и с его особым вниманием к литературной среде современников. Известно — по воспоминаниям Бунина, а также А.Н.Тихонова, — как Шаляпин любил посещать московский кружок литераторов «Среда», собиравшихся в доме Н.Д.Телешова. Бунин отмечал особый подъем настроения певца в дружеской писательской обстановке: тогда-то он и поражал всех небывалой искренностью пения. Предрасположенность артистической натуры Шаляпина к непосредственно-яркому восприятию явлений искусства — будь то слово, музыка, краски или пластика — была поразительной. Современников удивляла чуткость Шаляпина, его способность к сопереживанию, к тому, что Пушкин именовал «упоением гармонией»:
«Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь…» (12).
Показательна, например, деталь из наблюдений А.Н.Тихонова, слушавшего вместе с Шаляпиным чтение Горьким поэмы «Человек» (то, что это происходило не на Капри, дела не меняет): «Шаляпин слушал, как ребенок, широко открыв глаза и рот. Поэма о «Человеке» казалась ему сказкой». И хотя поэма не всем понравилась (менее всего Бунину), певец откликнулся на нее с артистической взволнованностью. «Шаляпин раскинул размашисто руки: — Положить бы на музыку… Я бы спел!» — так запомнил мемуарист, не упустив яркого жеста артиста (13).
На Капри Шаляпин встречал людей творческого склада, разнообразных интересов, неустанных поисков. Это не могло не вызывать в нем отклика: взлет вдохновения большого художника (артиста), как крылья, находит опору в «небесной тверди», т.е. в высоких сферах духовности.
Творческая работа Шаляпина в пору 1910-х годов., певца и актера с мировым именем (он триумфально гастролировал в то время по Европе), а также постановщика и режиссера — и в этих сторонах своей деятельности он получил признание — представляется одним из ослепительных взлетов его театрального пути. Достаточно заглянуть в его переписку с Горьким, чтобы убедиться, как много небывалого, нового привносил Шаляпин на русскую и европейскую оперную сцену. Немаловажно, что своими успехами, раздумьями, сомнениями он делился с Горьким, ища понимания, утверждаясь в своих намерениях. Так, в 1909 г. Шаляпин взволнованно писал о близкой премьере «Дон-Кихота» в Монте-Карло. Опера Ж.Массне только что была написана, причём специально для Шаляпина. «О, Дон-Кихот Ламанчский, как он мил и дорог моему сердцу, как я люблю его», — писал артист Горькому и звал на премьеру. Опера с успехом прошла в феврале 1910 г. в Монте-Карло, потом в мае в Брюсселе, а в ноябре в Большом театре в Москве. И всё это было победой именно Шаляпина, его певческой и артистической незаурядности, над недостатками и музыки, и либретто (о которых знали современники).
Открытие Шаляпиным — вопреки всему — новой европейской оперы не оставило равнодушными его друзей на Капри. По-видимому, с откликами прессы была связана одна из бесед Горького с Буниным, отмеченная в дневниковой записи К.П.Пятницкого. 5 мая 1910 года он записал, как всегда кратко, о том, что происходило в доме Горького после обеда: «Остаются разговаривать: Бунин и Алексей Максимович. Слушаю: о Шаляпине. — Его Дон- Кихот» (14).
Успех сопутствовал Шаляпину и в продвижении на европейскую сцену русских опер. В 1912 г. им была поставлена в миланском театре «La Scala» «наша русская» - «замечательно хорошая», как он подчеркивал, опера Н.А.Римского-Корсакова «Псковитянка». В марте артист сообщал Горькому с огромной радостью: «”Итак, свершилось…”, говоря излюбленным приемом наших фельетонистов, отмечающих события, — «Псковитянка» <…> прошла с огромным успехом <...>. Публика, переполнившая театр, уже после увертюры затрещала аплодисментами и так продолжала аплодировать все время. Особенно понравилась сцена |
